Annual Newsletter of the Slavic Research Center, Hokkaido University		SRC Home
	No.14 , December 2006	back to INDEX>>

«Свой» и «чужой» в восприятии русского путешественника нового времени

Проблема «своих» и «чужих» нашла отра- жение в исследованиях историков и философов 19-20 веков (П.Я. Чаадаев, В.С. Соловьев, Н.А. Бердяев, С.И. Гессен, Э.К. Метнер, Б.Ф. Поршнев и др.). Н.Я. Данилевский дал глубокий анализ этому вопросу в своем труде «Россия и Европа», назвав его культурно-историческим. По его мнению, Россия принадлежит Европе по праву рождения, т.е. Европа для России «своя». В то же время он утверждал, что Россия принадлежит Европе лишь отчасти или вовсе не принадлежит, т.е. Европа для России «чужая».

The author in Hakodate city

Однако «чужое» не всегда имеет отрица- тельное значение. Зачастую синонимом ему является «иное» и человек воспринимает его чужим по незнанию. В процессе познания ему становится ясно, что это «иное» соответствует его принципам. Как заметили К. Шиндлер и Г. Лапид, важно соблюдать ряд правил: «открытость, умение слушать, избегать преувеличений, не подавлять самому и не позволять подавлять вас».

Существует точка зрения, что по своей природе русские лишены чувства «норма- тивной срединности», соответственно проблема «свои» и «чужие» относится у них к генетически болезненным. Но при этом нельзя не заметить ряд конструктивных момен- тов в историческом сознании россиян: «чужие» – это не враги, «чужие» – это «другие», которых нужно научиться понимать. Между «своим» и «чужим» нет непреодолимой преграды, они взаимосвязаны: «свое» может оказаться «чужим» и наоборот. Нередко «чужим» можно стать и среди «своих». К этой проблеме примыкают ряд глобальных исторических вопросов: Россия и Запад, Россия и Восток, проблема исторического наследования и т.д.

Картина «чужого» мира лучше всего предстает в путевых записках путешественни- ков, так как это самый доступный источник и зачастую самый привлекательный, ибо он запрограммирован на фиксацию всего «чужого» и несет в себе обязательное выражение распространенной точки зрения, некую схему, стереотип подхода. Путевые записки отличает откровенность, яркость, широта изложения. Они не предназначались для публикации, поэтому авторы высказывали свои взгляды и давали оценки событиям и людям с которыми они встречались, без оглядки на общественное мнение и цензуру.

Русские путешественники внимательно изучали «чужую» жизнь, выделяли в ней черты, которые резко отличались от «своих» российских. При этом они пытались понять, чем были обусловлены эти черты: природой, религией, государственным уст- ройством или особенностями национального характера немцев, англичан, французов, японцев.

В процессе работы над исследовательским проектом, который я выполняю в SRC были изучены десятки путевых записок русских путешественников 18 – начала 20 веков.

Это позволило определить особенности адаптации путешественников в «чужой» среде, изучить их повседневную жизнь (маршруты поездок, круг знакомых, развлечения, непредвиденные ситуации); рассмотреть причины трансформации в представлениях о «своей» и «чужой» жизни русских вояжеров, их вестернизации и космополитиза- ции; выделить наиболее живучие стереотипы восприятия «своего» и «чужого», дать типологизацию «образа врага» в путевых записках, раскрыть причины фатальности в судьбах русских путешественников, становившихся по возвращении на родину, как правило, «чужими» среди «своих».

Особый интерес представляют путевые записки, которые русские вояжеры вели на английском, французском, немецком языках на предмет их языковой восприимчивости, способности к ассимиляции, а также мыслить на «чужом» языке, который стал для них «своим».

Очерченный круг проблем в значительной мере отразился в наиболее ранних путевых записках русского мореплавателя Юрия Федоровича Лисянского(1773-1837). Он был одним из четырнадцати русских морских офицеров отправленных в 1793 г. по инициативе императрицы Екатерины II для службы волонтером на торговых и военных кораблях британского флота. В ходе вояжа он вел путевые записки – «Журнал» 1793- 1800 гг. Полный текст этого уникального источника готовится мною к изданию.

Первые впечатления Ю.Ф. Лисянского об английских нравах были ироничными и подчас беспощадными. «Народ с которым мы имеем дело, весьма просвещен в денежных обстоятельствах и к карманному величию имеет безмерную почтительность, – писал он – Коротко сказать, всякой шаг наш здесь стоит не менее шиллинга. Взяли за то, что мы русские, за то, для чего едим в Лондон, и, по крайней мере, полгинеи за то, для чего мы не говорим по-аглинцки».

В то же время русский волонтер в своих записках с восхищением писал об анг- лийских офицерах и матросах фрегата «Луазо», на котором он вояжировал: «Вина у нас такой источник, что ежели оное смешать с ромом, францускою водкою, джином и портером, то выйдет целой океан. Как вы думаете, вить ето рай, а не служба. Офицеры же наши на всей екскадре прекрасные люди, что я бы вечно жить с ними согласился, ежели бы что-то особливое не влекло меня домой».

В ходе вояжа Ю.Ф. Лисянский столкнулся с проявлениями британской колониаль- ной системы. «Я бы никогда не поверил, что агличана могут так жестоко обходится с людьми, ежели бы не был сам тому свидетелем на острове Антиге, где нередко случалось видеть несчастных арапов, употребляемых вместо лошадей», – с горечью отмечал он. Русский волонтер с возмущением поведал об английском колонисте из Южной Африки, который с гордостью и цинизмом рассказывал ему об участии в охоте и облавах на чернокожее население: «После сего раскащик мой велел ввести в горницу неболшого мальчика и сказал, что при взятии его убито было до шестидесяти его взрослых соотичей. Какое варварство!»

Побывав в 1795-1796 гг. в североамериканских штатах, Ю.Ф. Лисянский с вос- торгом писал о духе вольности, царящем повсюду. Русский путешественник отмечал, что каждый штат представляет собой маленькую республику и все органы власти «избираются промежу граждан на известное время». Почти неприметной показалась ему сила государственной власти, но при этом не было никаких безчинств, которые «при подобных обстоятельствах могли произойти в Европе». Причину этому он видел в «добрых законах» и нравственности американцев. Как явствует из «Журнала», Ю.Ф. Лисянский получил аудиенцию у американского президента Джорджа Вашин- гтона, который «удивил его чувства» простотой своей жизни и благосклонностью в обхождении. Русский путешественник был далек от идеализации и писал обо всем, что вызывало у него неприятие, удивление, непонимание. Как и в Старой Европе, в Новом Свете он наблюдал «неравенство состояний, бесчестность, царящую в банках и игорных домах».

Постигая «чужую» жизнь, русские волонтеры сравнивали ее с российской дейс- твительностью и их критика «своей» жизни порой была не менее беспощадной. Так, И.Ф. Крузенштерн, служивший в эти годы на британском флоте, как и Ю.Ф. Лисянский, в 1799 г. составил записку с проектом организации русской экспедиции «в интересах развития торговли и обогащения страны». Он намеревался подать ее президенту коммерц-коллегии П.П. Соймонову. И.Ф. Крузенштерн особо остановился на состоянии военно-морского флота России, указывая на страдания соотечественников, которые «тысячами погибают в госпиталях, в армиях по небрежности и может быть из-за отсутствия гуманности у людей, которым поручен уход и забота об их жизни. «Это позор нашей нации! – восклицал он. – Сколько погибло людей на военных кораблях по причине нехватки теплой одежды и других предметов, без которых невозможно сохранить здоровье наших матросов. Ни одна страна так расточительно не обращается с людьми, как Россия». Далее И.Ф. Крузенштерн отмечал, что только торговля цивилизует и просвещает страну, повышает ее благосостояние.

Возвращаясь к путевым запискам Ю.Ф. Лисянского, следует отметить, что они содержат подробные природно-географические и этнографические материалы, многочисленную информацию об общественном устройстве государств, быте, нравах, традициях различных народов. Многое из увиденного казалось ему странным и не- привычным, однако в его оценках нет категоричности и сарказма. Русского волонтера буквально захлестнула экзотика восточной жизни. Подробно и ярко в «Журнале» описаны свадебные церемонии в Бомбее, на которых Ю.Ф. Лисянский «присудствовал с начала и до конца». Он был одним из первых россиян, сумевших так точно передать особенности индийских традиций. Русский путешественник подметил и «бесподобную быстроту ума индийцев». «Удивительно видеть, с какою пылкостию народ сей в уме делает арифметику. У них в минуту тысячи множутся, слагаются и делятся», – писал он. Ю.Ф. Лисянский собрал большую коллекцию природных диковинок и редкостей. И когда в мае 1799 г. русскому волонтеру предложили возвратиться из вояжа в Лондон «через Перситской залив», то он не осмелился из-за военных обстоятельств, вызванных высадкой Наполеона Бонапарта в Египте. Русский волонтер объяснял это опасениями потерять редкости, которые приобрел с немалыми трудами в вояже.

За годы службы на британском флоте Ю.Ф. Лисянский полностью адаптировался в «чужой» среде и английский язык стал «своим». Сохранились письма, путевые записки и инструкции русского путешественника на английском языке. Воспитанник британского флота, российский мореплаватель Ю.Ф. Лисянский стремился быть гражданином мира.

*постскриптум*

«Чужой» русский в «своей» Японии или размышления историка и путешественника

Для меня Япония оказалась идеальной страной для выполнения научного проекта: «Свой» и «чужой» в русском историческом сознании. Прежде всего потому, что у японцев, как не у какого другого народа, четко и ясно разграничены понятия «учи» ( то, что внутри, -- «свое») и «сото» (то, что вовне, -- «чужое»). Для того чтобы заслужить уважение и получить достойный статус в обществе нужно доказать, что вы «учи», т. е. «свой», иначе вы попадаете в разряд «сото», т. е. «чужака», и вас никто не замечает или, если повезет, одарят снисходительной улыбкой. Безусловно, все иностранцы для японца уже априори «сото».

Перед поездкой я поставил перед собой задачу – ничего не читать о Японии, чтобы не оказаться в плену чужих восхищений, а также предубеждений и глупостей. К многочисленным путевым запискам русских путешественников и публицистике я обратился лишь через определенное время, когда о многом у меня сложилось собственное мнение. В чем-то я разобрался сразу, что-то осталось непонятным до сих пор. Главное ( и самое сложное) было найти общий язык с простыми японцами и проводить с ними все свободное время. Я уверен, что нельзя замыкаться в стенах SRC и пытаться в этом «райском», но «искусственном» мире разгадать японскую загадку, а тем более судить об японском обществе.

Заблуждением выглядят и попытки получить расположение у японцев, перенимая их внешнюю атрибутику: стремление научиться есть только палочками и перенять их манеры за столом, употреблять исключительно традиционную пищу, перейти на японскую систему поклонов и т. д. Безусловно, с японцами надо быть предельно искренними и честно отвечать на все, даже самые неприятные и каверзные вопросы, однако не стоит ругать свою страну «всуе» и без повода – этого японцы не понимают и к подобным людям, которых называют «хэнна гайдзин», относятся с предельным недоверием, ибо не верят, что можно усомниться в самом дорогом, что есть у человека в Родине.

Оказавшись в Японии, я даже в мелочах продолжал вести себя также, как дома. Попробовав из уважения «суси», «чингиc-хан», «рамэн» и т.д., вернулся к любимым блинам с икрой, пельменям и т.д. Вкусив холодное, теплое и даже горячее «сакэ», сконцентрировался на «северной» водке («Русский стандарт», «Абсолют», Финляндия» и др.). Караоке я полюбил и вместе с японцами пел, что было сил «Полюшко-поле», «Миллион алых роз» -- популярные в Японии русские песни. Мне не трудно было есть палочками, но не видел в этом смысла. Ведь столько усилий я потратил, чтобы научиться на всевозможных приемах употреблять «нужные» вилки и ножи. К чему разрушать устоявшуюся традицию. Во всем я продолжал оставаться русским, со всеми его преимуществами и недостатками. И поверьте, в этом не было не предвзятой позы и не скрытого комплекса неполноценности (а уж тем более превосходства).

Для более быстрого погружения в японскую жизнь мне, гайдзину, захотелось воспользоваться захлестнувшим страну поветрием, так называемым «комплексом иностранца», желанием иметь европейскую внешность. Мифологическим идеалом (раскрученным СМИ) для японца стал высокий, худощавый, с длинными прямыми ногами европеец, светловолосый и обязательно голубоглазый. Природа дала мне возможность воспользоваться мифом и усыпить бдительных японцев в их мучительном вопросе: «Учи» или «Сото»? Так «чужой» русский стремительно приближался к «своим» японцам. Но об этом ниже, а теперь о самом важном – научно-исследовательском эффекте пребывания.

Центр славянских исследований в Саппоро дает шанс каждому попавшему сюда иностранному исследователю реализовать любой, даже самый амбициозный научный проект. И я, как и многие из моих коллег, решил воспользоваться этим на все 100%. В стенах Хоккайдского университета я почувствовал строгое соблюдение ( насколько этого возможно в современных реалиях) университетского принципа «трех свобод»: «свободы преподавания», «свободы учения» и «свободы научного исследования». Передо мной открылись колоссальные собрания россики, хранящиеся в университетской библиотеке. Система комплектования фондов настолько продумана и сбалансирована, что позволила мне максимально использовать для разработки научного проекта обширную русскую и иностранную периодику XIX – XX вв., а также богатейшие книжные собрания Г. В. Вернадского, Дж. Р. Гибсона, А. Дж. Ленсена, Л. Бернштейна и др., коллекцию карт и новейшие монографические исследования русистов.

Ценными для меня оказались помощь и поддержка моего «сэнсэй» профессора Мочидзуки-сан, а также консультации профессоров Мацузато-сан и Дэвида Вольфа. У меня была возможность апробировать результаты моих исследований на международной конференции, состоявшейся в SRC в декабре 2006г., и выступая с публичными лекциями в «Обществе исследователей истории России», а также на кафедре славянских языков и литературы Токийского университета в феврале 2007г.

Путешествие по Японии дело увлекательное и мне повезло многое увидеть от Хоккайдо до Окинавы. Конечно, страна весьма многолика и разнообразна, но все рассказы вояжеров-писателей о непреодолимых языковых и психологических трудностях слишком преувеличены. В основном проблема состояла в том, чтобы в интегрированной Японии найти традиционные уголки, не испорченные туристскими тропами и отреставрированным «мертвым» новоделом. Восхищали меня традиционные японские сады в Киото и синтезированные и многомерные парки XXI века в Саппоро. Надолго запомнится поездка в Хокодате. В этом маленьком приморском городе можно найти много следов русского присутствия (православная церковь, здание российского консульства, захоронения русских моряков XIX в.). Побывал я в музее Такатая-Кахи (1769-1827), который впервые занимался гражданской дипломатией между Японией и Россией, помогая вызволить из плена русского мореплавателя (впоследствии адмирала) В. М. Головина. Я познакомился с Такада Касити, седьмым потомком Такатая-Кахи и создателем музея. Он оказал мне радушный прием и познакомил с уникальной экспозицией.

Возвращаясь к встречам с простыми японцами, должен признаться, что каждая из них мне дорога по-своему. Японцы любят и умеют «расслабляться» и когда они под хмельком, то забывают об условностях, иерархических перегородках и становятся самими собой. Все вокруг превращаются в «своих», особенно если вы умеете поддержать беседу и обладаете чувством юмора. И любые, даже самые запретные темы, неожиданно могут оказаться предметом непринужденного обсуждения. Не так давно в библиотеке мне попалась интереснейшая статья американского исследователя под названием: «Русский кабак, как элемент гражданского общества». Думается, что в определенной мере это можно экстраполировать и на японскую ночную жизнь развлечений. Японцы относятся к «ночной» беседе, как к игре, где есть свои правила и «выигрывает» словесный поединок лишь тот, кто обладает беспредельным юмором, талантами комедианта и глубоким чувством самоиронии. Победителя может ждать щедрое вознаграждение. Ведь насколько японец коллективист в своей любви к Ниппон и готов сделать все для общего благоденствия и процветания, настолько же он индивидуалист в своих желаниях. Но при этом нельзя забывать, когда хмель рассеется, японец начнет вспоминать о происшедшем и мучительно терзаться о том, не нарушил ли он рамки дозволенного. В эти минуты японцы становятся самыми великими моралистами и «чужаку» лучше этого не видеть, чтобы не испортить себе приятного впечатления о проведенном времени.

Десять лет назад мой коллега («сэнсэй» которого, как и у меня, был профессор А. Л. Шапиро) петербургский ученый Б. Н. Миронов, завершая свои обстоятельные и очень убедительные размышления о пребывании в Японии, в SRC, восклицал, обращаясь к японцам: «Эй, маска, покажи мне свое истинное лицо!» Лично я не уверен насколько это нужно. Но то, что это возможно – не сомневаюсь. Японцы в силу многовековой закрытости и островной судьбы на генетическом уровне обладают способностью (утраченной многими народами, в том числе русским) почти безошибочно определять неискренность, фальш, двуличие, скрытые замыслы и опасность, исходящую от «чужого». Будьте предельно искренними, правдивыми, открытыми и маска покажет свое добродушное лицо. Но я более всего боялся ее «исчезновения», и всячески поддерживал от любого порыва ветра, потому что осознал всю силу и величие неопределенности, недосказанности, таинственности и многоликости. И, конечно, я так и остался для японцев если не «чужим», то абсолютно точно «другим» («иным»). Главное – Япония стала для меня «своей». И здесь, наверное, лучше всего я смог реализовать свой жизненный принцип, которому следую, путешествуя по миру. Его лучше всего сумел выразить главный герой моей книги «Русский путешественник эпохи Просвещения (СПб., 2003. Т. 1) внебрачный сын Екатерины II граф А. Г. Бобринский: «Я видел все, что хотел видеть и говорил, что хотел говорить, следовательно, я был доволен и удовлетворен».