Коренные народы Сибири и Россия:

Коренные народы Сибири и Россия:
Особенности отношений

Борис П. Шишло

Светлой памяти Александра Пики,
погибшего на Чукотке в ходе
этнографических исследований
7 сентября 1995 г.

Мне тем более приятно выступить на этом Симпозиуме, столь интересном и разнообразном по представленной программе и составу его участников, что задача моя, первого докладчика, в значительной степени облегчена, благодаря профессору Коицчи Иноуе, моему коллеге и другу, который перевёл на японский язык мою статью ЗКоренные народы Сибири и новая Россия» и опубликовал её здесь, в Саппоро, ^*1 раныше, чем я это успел сделать во Франции. Эта статья появилась также по-русски в Краеведческом бюллетене, который издаёт «Общество изучения Сахалина и Курильских островов», ^*2 так что русскоязычные участники предстоящих дискуссий также могут познакомиться с моими взглядами на поставленную проблему. И мне таким образом остается сосредоточить внимание на тех аспектах, которые ещё не были рассмотрены в моих прежних исследованиях, или же были в них затронуты вскользь.

Итак, в чём проявляются особенности отношений коренных народов Сибири и России, какова их глубинная основа, их суть сегодня, и каковы перспективы их развитияЭ Пользуясь доступными мне источниками, я постараюсь направить их свет на сформулированные здесь вопросы, чтобы вместе с вами увидеть и обсудить их сложность.

Автономия по-русски

Серьёзно задуматься над первым из них мне пришлось в феврале сего года в Копенгагене, когда в составе рабочей группы International Arctic Science Committee(IASC) ^*3 я занимался вместе с моими коллегами подготовкой приоритетной программы научных исследований Рапид Цултурал анд Социал Цчанге ин тче Цирцумполар Нортч, которую очередной Конгресс ИАСЦ рассмотрел и принял через три месяца в Санкт-Петербурге. Здесь среди прочих участников важного совещания свои предложения выдвигали три представительницы органов управления канадской территории Нунавут, недавно получившей статус автономии. С российской стороны, кроме известного лингвиста Николая Вахтина, присутствовалиЬ Алёна Ефименко, корячка из Камчатки, работающая в Индигеноус Пеоплесж Сецретариат (Цопенчаген) и чукча Владимир Етылин, сотрудник научного центра в Анадыре и один из наиболее видных лидеров коренных народов российского Севера.

Камчатка и Чукотка, как известно, тоже считаются «автономными территориями», и ешё десять лет назад коммунистическая пропаганда подчёркивала при каждом удобном случае, что Советы создали здесь автономные округа «в соответствии с духом ленинской национальной политики» уже в 1930 году. Но какой смысл в русском политическом языке получило слово «автономия» Во Франции мне всегда было трудно обьяснять студентам почему республики в СССР в названии которых присутствуют определения «автономные», имеют меньшие права по сравнению с теми республиками, которые такого определения не имеют. Это - один из примеров лингвистического абсурда, формировавший поведение системы, в истоках которой он родился. Теперь, после исчезновения всепроникающей пропаганды стала виднее разница между «автономиями», которые большевики «дарили» коренным народам Сибири, и такими автономиями, как Гренландия, а теперь Нунавут (в Канаде), которые появились в результате непрестанных, длительных усилий самих коренных народов, поддержанных открытыми обществами и государствами, вызревававшими в условиях западных демократий. Владимир Етылин, бывший в начале перестройки председателем Верховного совета Чукотского автономного округа, и теперь посетивший страны Скандинавии и Северной Америки, понимает лучше, чем кто-либо другой разницу между мнимой «государственностью» его родной Чукотки и действительным самоуправлением общин саамов, инуитов или северо-американских индейцев. Эта разница не в пользу коренных народов Сибири. Им пришлось развиваться в стране с жёсткой централизованной системой власти, преследовавшей любые попытки осуществления идей регионального самоуправления. Известно, что именно этот путь завёл Россию в тупик. ^*4

Цена коренных народов

Сегодня, 16 июля 1997 года, за два с половиной года до начала ИИИ-го тысячелетия по христианскому календарю, мы видим, что российское государство озабочено прежде всего восстановлением самого себя на руинах распавшейся страны. Значительная часть населения России разбита параличём нищеты, в то время как другие, пользуясь бесконтрольностью периода Зпервоначального накопления капиталаЧ, охвачены эйфорией грабительского обогащения. Многие заняты реставрацией утерянных духовных ценностей или ищут магические средства, способные моментально преобразить инертные ЗмассыЧ в гражданское общество. Трудности переходного периода заключаются и в том, что многие специалисты по общественным наукам, формирующие сознание современного общества России, являются носителями идей большевизма, который моментально приобрёл характерную националистическую окраску.

Мои друзья в Москве мне рассказывали, как несколько лет тому назад на одном из важных совещаний, где дискутировался вопрос о правах этнических меньшинств Сибири, один из его участников поднялся и раздражённо оборвал своего коллегуЬ «Что вы всё носитесь с этими малыми народами! Сейчас русские погибают! А малые народы, это что?». Тут он плюнул на пол и энергично растёр плевок ногой, наглядно показав, что о таких пустяках и говорить нечего. Так выразился очень известный этнолог, специалист по истории культуры народов сибирской тундры, которым он обязан своей профессиональной карьерой. Показательно, что его жест был сочувственно одобрен всеми присутствовавшими чиновниками.

В этом спонтанном жесте откровенно выражена суть кризиса одной из советских гумманитарных наук. Речь идёт об этнологии. ^*5 Но мне кажется, здесь выражено ещё нечто большее, а именно - «народное» и одновременно государственное представление об обществе, которое понимается в современной России как простая сумма компонентов разной величины, ценность которых определяет официальное большинство. Конечно, такая позиция не является чем-то уникальным в колониальной истории.

Груз прошлого

Совсем недавно, в конце мая нынешнего года, парламент Австралии обсуждал солидный документ специальной комиссии, показавшей, ассимиляторскую политику большинства, практиковавшего до 1960-х годов, на протяжении почти столетия, насильственное воспитание детей аборигенов в среде белых. Таким образом, от сорока до ста тысяч детей были изъяты из их родных семей и ЗспасеныЧ белыми христианами от «дикости» их родителей. Сегодня Бруце Шилсон, англиканский епископ признаетЬ «Мы не сумели принять во внимание богатство и культурную софистику (цултурал сопчистицатион) аборигенов. Мы судили о них по уровню технологического развития». А один из авторов документа подчеркнул, что «мы не сможем заключить желаемую конвенцию о примирении с аборигенами, пока не возьмём на себя ответственность за прошлое». ^*6

Вторжения одних народов на территорию других сопровождают всю историю человечества, кроме тех случаев, когда первые пришельцы на новую землю (как первобытные предки современных аборигенов Австралии или первая группа первобытных эмигрантов, проникшая на территорию Нового Света) не встречали здесь никого, кроме животных, с которыми тоже предстояла конфронтация. Всегда и повсюду более сильные уничтожали «менее развитых», вытесняли их с родных мест, подвергали ассимиляции. Прочтём археологические труды глазами современных антропологов, сопереживающих судьбы изучаемых ими народов. Вот Южная Сибирь. Известно, что когда здесь с ИИИ-го по И-ое тысячелетие до н. э. происходила последовательная смена культур (Афанасьево, Окунево, Андроново, Карасук), она сопровождалась часто, как показывают археологические раскопки, сменой населения. А это на обычном языке означает убийства, грабежи и насилия - понятия, которые, как и геноцид, не входят в научный словарь археологов. Точно также, когда носители культуры Yayoi пришли на земли создателей культуры ,Jomon,они принесли с собой не только dotaku и рис в керамических сосудах с новым орнаментом, но, можно себе представить, и страдания для местных «дикарей», многие из которых должны были бежать с родных земель на север в недоступные для земледельческих цивилизаторов районы.

За внедряемые технические новшества человечество очень часто и издавна платит страданиями, этой твёрдой валютой, не подверженной, к сожалению, инфляции. Конечно, нелепо обвинять современные народы в исчезновении многих доисторических групп населения, даже если к этому причастны, как может доказать генетика, их далёкие предки. Но за вполне обозримое прошлое, тем более недавнее, эти народы могут и должны брать на себя ответственность. Каждый подобный жест способен пробуждать в людях осторожную веру в действительный прогресс человечества, наполняя гуманным смыслом историю в её двойном значенииЬ науки и цепи событий. Но почему же в отличие от Австралии и других демократических стран ни правительство, ни простые люди в России не готовы взять на себя такую ответственность?

«Тревожный Север»

Мы знаем, что жители российских городов сначала проявили кратковременную вспышку интереса к коренным народам Сибири. Этот интерес во многом был пробуждён настойчивостью небольшой группы московских этнологов и социологов, назвавших её ЗТревожный СеверЧ, ^*7 по инициативе которой Александр Пика и Борис Прохоров подготовили статью ЗБольшие проблемы малых народовЧ. Они очень удачно поместили её в журнале Коммунист (оба автора не являлись членами партии), и эта публикация сняла одно из многих табу подцензурной прессы. ^*8 С 1988 по 1991 год в средствах массовой информации СССР появилось рекордное число статей и сообщений о трагическом положении коренных народов Сибири. ^*9

В эти годы советский человек полный фрустраций, фобий, и подавленных желаний в конце концов обратился к раскрепощённой прессе, как невротик прибегает к помощи психоаналитика. ^*10 Типично русская жажда публичного раскаяния «за грехи перед нашими меньшими братьями» сменилась столь же типичной быстрой забывчивостью о них. Вероятно тому способствовало и то, что вскоре на огромном теле России вновь вскрылись более свежие кавказские раны, заглушившие боль сибирских. Но главная причина потери интереса к судьбе охотников, рыболовов и оленеводов кроется, по-моему, в другом - в том глубочайшем кризисе идентичности, который поразил самих русских, с начала 1990-х годов. На этом необходимо остановиться подробнее, так как невозможно понять перспективы отношений России с коренными народами, не учитывая проблемы русских, претендовавших в течение нескольких столетий на роль «старшего брата» и учителя всех других народов СССР и убеждавших себя и других в своей высокой миссии носителей высшей культуры для «бескультурных народов».

Космическая катастрофа или горькая удача

Когда на Западе говорят о перестройке в России, то имеют в виду прежде всего какие-то конкретные и видимые новые процессы в организации производства, банковской системы, рынка, налоговой системы и т. д. и смутно представляют себе, что означал для людей выход из длительной изоляции. Русским предстояло в невероятно короткий срок услышать и узнать о настоящем и о прошлом своей собственной страны и о всём мире то, что так тщательно скрывала от них коммунистическая власть на протяжении нескольких поколений. Русские в гораздо большей мере, чем другие народы советской империи должны были испытать потрясение, поняв или почувствовав открывшийся смысл драмы, в которой они часто бессознательно, как марионетки, играли роли главных героев. Им предстояло взглянуть в глаза жизни так, как это предвидела Надежда Мандельштам, - когда встретились лицом к лицу две России Ь та, что сидела в лагерях, и та, что её сажала и охраняла. Для многих, очень многих русских, было невыносимо и невозможно вместить то, что врывалось в их растревоженное сознание. «Наше сознание сегодня, - писал в 1991 году философ К. Свасьян - в миге возвращения к нему дара собственной речи, всё ещё гигантский и неисследованный материк, образованный десятилетиями неслыханных исторических катаклизмов и катастроф - историческими десятилетиями, равными, может быть десяткам естественных космических тысячелетий». ^*11

Он это писал, когда оставались считанные дни до новой космической катастрофы - взрыва планеты СССР, столкнувшейся с гигантским метеоритом правды. Тогда почва жизни заколебалась, и её разломы поглотили сложившиеся идеалы, образ жизни, принципы, привычки обитателей. В образовавшуюся бездну рухнули также и материальные ценности, накопленные тяжким трудом всей жизни тех многих, кому пришлось под крикиЬ «Оккупанты, убирайтесь в свою Россию!» спешно покидать земли, завоеванные для них государством, и стать русскими беженцами России. Но главное - рухнула советская традиционная система представлений о мире и человеке и связанная с ними гордость великого народа за великую державу. То, что осталось на поверхности, напоминало гигантское безобразное кладбище, на котором вперемежку были полузарыты трупы нерентабельных заводов, совхозов и исследовательских институтов, судьбы людей и народов, символы и идеи недостижимого будущего.

Некоторые из русских, кто сохранил в этой всеобщей разрухе, в этом хаосе безнадёжности, способность мыслить, сравнивали ситуацию своей страны с военными поражениями Японии и Германии. Появилось часто повторявшееся выражение «веймарское сознание», то есть осознание полного национального краха, подобного состоянию немцев после поражения в 1918 году, сменившееся позже, как мы знаем, реваншистскими идеями ИИИ-го Рейха. Беда Веймарской Германии, - разъясняет Максим Соколов, - была в том, что она не способна была принять на себя вину за кровавую бойню И-ой мировой войны, после чего последовало ещё одно поражение в 1945 году, которое, считает автор, стало «горькой удачей», так как побудило, наконец, немцев произвести полную переоценку национальных ценностей. Автор считает, что России тоже теперь, «повезло», и поражение страны в 1992 году он приравнивает к капитуляции Германии после ИИ-ой мировой войны, что означало шанс на её перерождение. В характеристике советского государства Соколов беспощаден и произносит едва ли не самый уничтожающий приговор русской великодержавной идее, причём в самых решительных выражениях, достойных безграничной самокритичности русского человекаЬ «... Левиафан должен был захлебнуться в собственных нечистотах - другого способа вызвать к нему устойчивую гадливость, к сожалению, нет». ^*12

Любит ли Бог русских?

Однако, такая бескомпромиссная оценка наследия «советского рейха» как раз и вызывает у многих его бывших русских граждан чувство психической ущемлённости, рождает и усиливает комплекс национальной неполноценности. И это привело к тому, что впервые за всю историю России Зрусская идеяЧ съёжилась до размеров этнической. Октрытие того, что понятие русские не укладывается ни в какие этнические рамки, сконструированы ли они по академическим чертежам Ю. Бромлея или по диссидентской технологии Л. Гумилева, возводится в степень национальной драмы. «Драматично, но факт, ЖрусскиеЖ - общность социокультурная, но не этническая. И само слово ЖрусскиеЖ - никак не этноним. Да и не самоназвание», - пишет журнал с коренным названием Родина. ^*13 «Кто такие русские?» - задаёт мучающий его вопрос некий «россиянин» в Независимой газете. ^*14 Публицист Алексей Кива тоже вопрошаетЬ «Кто мы всё-такиЬ европейцы, евразийцы или россияне, как самостоятельный этносоциальный и этнокультурный феномен? Завершился ли до конца наш этногенезЭ». ^*15 В кризисе идентичности, поставившем, по мнению Кивы, «в особо тяжёлое положение именно русских» виноваты большевики, препятствовавшие развитию у его народа национального самосознания. Известный критик Наталия Иванова подчёркивает что употребление Западом термина «русский» в значении «советский», с одной стороны, и монопольная эксплуатация слова «русский» советскими патриотами, с другой, привели к тому, что демократы в России решаются употреблять слово «русский» только в качестве прилагательного, когда речь идёт о литературе или языке, чтобы не быть обвинёнными в империализме или национализме. ^*16

Отчаяние левых демократов, ищущих спасения в доступных им теориях этногенеза и с опаской примеряющих национальные одежды демисезона 1993 года либерального покроя, лучше всего выражает вопль, адресованный московским небесамЬ «Бог мой, любишь ли ты этот народ?». Чтобы подчеркнуть неподдельный пафос этого национального плача, мне остаётся добавить, что он срывается из уст русского Журналиста, ^*17 который через несколько недель будет наблюдать расстрел русского Белого дома, осуществлённый демократически избранным русским Президентом. И видно, что отчаяние русских демократов тем больше, что они не могут найти для своего народа ни идеи, способной его объединить, ни общего религиозного начала, ни общего врага.

Правым националистам легче. Они не боятся быть патриотами, у них есть такие популярные фигуры как генерал А. Лебедь, они не стесняются обращаться к православию как к «общему религиозному началу», и они более активны в поисках общего врага. Правые также ищут пути к объединению русских, оказавшихся после распада СССР за пределами России, чему был посвящён 2-ой Всемирный Русский Собор (В.Р.С.), состоявшийся в феврале 1995 года в Москве и принявший ЗАкт о единстве русского народаЧ. В нём В.Р.С. заявил о намерении восстановить Российское государство в границах 1917 года и провозгласил, что его «создателем и столпом является прежде всего русский народ с его духовно-национальным обликом». В.Р.С. выразил протест против «принудительной ассимиляции произвольно отделённых частей русского народа, которые оказались лишёнными Отечества» (на Украине, в Молдавии, государствах Балтики, Средней Азии и Кавказа) и заявил о том, что «для русского, как и для любого другого народа [...] воля к единству своего национального тела и исторической территории естественна и неискоренима».

Документы В.Р.С. для нас не являются неожиданными. Им предшествовали такие страстные публичные выступления русских националистов, в реальность которых трудно поверить гражданам демократических стран, по-прежнему питающих слабость к этой загадочной русской душе и притягательной своим гумманизмом русской культуре. Вот что проповедует один из идеологов нового братства арийских народов (русского и германского) А. Архипов в альманахе Атака (это возрождённое название нацистской газеты Геббельса): «Россия - это многонациональное государство русских по всем писанным и неписанным законам человечества, по всем международно-правовым нормам. Нас, русских, и считающих себя русскими в стране, которую мы создали за десять тысяч лет (sic! - Б. Ш) своей героической истории - 90 . А остальные - либо гости, либо соседи по русскому дому, которым мы дозволяем тихо и послушно проживать, не мешая нам шумом и вороватой вазнёй. Мы, русские, не хотим считаться ни с какими малыми народами, которые в коммунистическом безумстве продолжают уверять себя и весь мир, что они равны (!?) нам, русским по всем статьям! (подчёркнуто мной - Б. Ш.)». ^*18

Если сравнить все эти симптомы невроза на этнической почве, нельзя не признать, что у левых демократов он протекает, несмотря на отдельные вспышки, в менее патологичной форме. Демократы в общем не теряют до конца ориентации в пространстве и способности адекватной оценки действительности. Они обвиняют во многих бедах России самих себя, т. е. интеллигенцию и, применяя к себе западные критерии в определении натион, успокаиваются на том, что «мы - молодая нация».

Клиническое состояние правых, напротив, внушает серьёзную озабоченность. Этническое расстройство (по аналогии с психическим расстройством) у них доходит до истерии и панического страха. Вот что пишет Русскiй Востокъ, «всероссийская газета национально-патриотического движения», издающаяся в Иркутске: «Расчленение русских до конца, т. е. до фактического уничтожения как нации является основной целью русофобствующего Запада на протяжении многих веков от католических крестовых походов и поддержки татаро-монголов и турок, от Наполеона, Троцкого, Гитлера до нынешних адептов мирового правительства в ЦРУ США, НАТО и Израиля и их пятой демократической колонны в России». ^*19 Комментировать этот бред не дело этнолога и историка. Пусть им займутся русские психиатры. Они, кстати, уже предупредили, что «перестройка в умах может закончиться долгим клиническим лечением». ^*20

Особое архаическое общество.

Но что становится ясно из краткого обзора представлений русских о себе, это то что народ, насчитывающий многие десятки миллионов человек и озабоченный при этом проблемой «этнического выживания», не способен на роль «столпа государства». Стонущий народ, болезненно вслушивающийся в хрипы и шумы своего огромного тела, остаётся глух к призывам о помощи народов Крайнего Севера, каждый из которых насчитывает от нескольких тысяч до нескольких сотен, а то и десятков человек. В глазах русских - создателей «великой державы», это - действительно, такая мелочь, которую незачем принимать в расчёт.

Русские при этом не замечают, что, выдвигая этнические претензии, они ставят себя на один уровень с коренными народами, которых они считают первобытными. Но для меня лично, в этом нет ничего странного. Просматривая самокритичные высказывания современной российской прессы, я обратил внимание на то, как всё чаще русские уподобляют себя представителям примитивного общества: здесь и упоминания о родо-племенном сознании, и о трайбалистской структуре государства, о преобладании обычного права (droit countumier) над законом, о господстве архаических ритуалов над жизнью и т. д. Признаюсь, меня это радует. Но это вовсе не «злобная радость безродного русофоба, сравнивающего великий русский народ с дикими чукчами», как могут сказать «патриоты», но удовлетворённость этнолога, встречающего у российских специалистов подтверждение своим исследованиям, в которых советское общество рассматривается именно как архаическое. ^*21 Очень глубокое наблюдение я нашёл, например, у Бориса СлавногоЬ «Всё, что относится к коллективному опыту, человек, в известном смысле, "знает" до своего появления на свет. Например, люди в нашей стране никогда не строили мавзолеев вождям, но, когда это было сделано и на трибуну поднялся Сталин, все сразу его "узнали", тем самым "узнав" и самих себя роли членов особого архаического общества». ^*22 И я вспоминаю, как в июле 1995 г., в одном якутском посёлке, русская женщина - пенсионерка, защищая советские мифы, вдруг заговорила о мёртвом вожде коммунистической Кореи. «Вы знаете, - воскликнула она, - недавно изображение Ким-Ир-Сена появилось на луне, и люди это видели!». Я возразил ейЬ «Ну, как вы можете в это верить, вы - интеллигентная женщина, всю жизнь проработавшая учительницей?». «Но я вам говорю правд», - настаивала она, - ведь это видели все люди в Корее, и об этом написано в газете!». И она показала мне якутскую газету, опубликовавшую эту сенсацию. Вспомнив, что муж моей собеседницы был долгие годы жизни редактором местной газеты, распространявшей советскую мифологию, я должен был признать себя побеждённым «народной правдой».

«Настоящие люди»

Этнолог, разумеется, не вкладывает аксиологических критериев в термины архаический или примитивный. Для него они служат просто вербальными инструментами при анализе культур и обществ определённого типа. Иное дело обыватель. Тот судит о Другом, сравнивая его с собой, т. е. видит в нём не представителя Другой культуры, но существо-без-культуры, пользуясь собственным набором «признаков человека». В примитивном обществе этноним «настоящие люди» обозначал всегда только тех, кто принадлежал к «моей» группе (общине, племени, роду, народу), отделяя таким образом Своих от ЗнелюдейЧ. Выраженная с предельной ясностью в советскую эпоху эта концепция была унаследована и носителями культуры Перестроика, что показал, например журналист Невзоров, назвав созданную им партию просто по-первобытному «Наши».

Интересно, что в самой России, такая первобытная оценка «настоящего человека» была подвергнута критике уже очень давно, правда, «существом» нерусского происхождения. Наблюдая нравы русских в Сибири 17-го века, первый славянофил и настоящий патриот России, хорват Юрай Крижанич, обращается и к современным поколениям из Тобольска, куда - так, «на всякий случай» - он был сослан на 15 лет вечно подозрительными московскими царямиЬ «Мы заносимся и кичимся из-за того, что самоеды, остяки и калмыки по сравнению с нами кажутся грубыми, нечеловечными или варварами. А это должно было бы послужить нам поводом не для высокомерия, а для уничижения и вразумления. Ибо насколько эти народы по сравнению с нами являются дикими и зверскими, настолько и мы по сравнению с иными народами кажемся грубыми и невежественными, так что из-за нашего невежества другие народы считают нас тоже дикими». ^*23

Остров Западной цивилизации

Эти слова писались в эпоху правления царя Алексея Михайловича, и скоро, после революционной встряски России, предпринятой его сыном, русские смогут взглянуть на себя глазами «других народов», живущих к западу от Москвы. Петр И титаническим усилием столкнул Россию с Западной Европой. Биг Банг, провоцированный им, сдвинул страну с привычной культурной орбиты и вызвал появление острова западной цивилизации под именем Санкт-Петербург. Своим появлением этот город, ставший точкой отсчёта в истории России, создал новую систему представлений о времени и пространстве, возвысившуюся над исконно русской, традиционной. Петербург стал воплощением торжества идеи, искусства над жизнью, тогда как во всякой традиционной культуре искусство является интегрированным элементом самой народной жизни. Парадигма Петербурга - в резком противопоставлении природы и культуры в двойном значенииЬ горделивости града - убожеству северной природы и мощи цивилизации - жалкой природе маленького человека. Всё это гениально раскрыл Пушкин в своей поэтической антропологии «Медного всадника».

В Петербурге утверждался прагматичный взгляд государя и государства на народ, особенно хорошо заметный в Сибири по отношению к инородцам (как варианту народа). В 1694 г. царь решительно запрещает якутским воеводам крестить инородцев, «чтоб Сибирская Ленская земля пространялась, а не пустела». Для него ценные меха, которые в качестве обязательного налога (ясак) поставляет коренное (некрещённое) население, выше задач христианизации. И если семь лет спустя Петр, напротив, приказывает основать в Тобольске школу для подготовки священников для крещения сибирских инородцев, он это делает потому, что теперь видит в христианизации способ «расширения [территории империи] до самого Государства Китайского».

Петр основал в новой столице Кунсткамеру, где инородцы заняли своё место диковинок среди всего, Зчто зело старо и необыкновенноЧЬ от человеческих эмбрионов-монстров до этнографических предметов, собранных в ходе гигантских экспедиций, организованных им. В исторической - апологетической, как правило - литературе стали общим местом упоминания о «беспримерной в истории науки» Великой Северной экспедиции, организованной Петром И для приращивания новых земель. Слов нет, она такой и была и с точки зрения охвата неисследованных территорий и с точки зрения полученных научных результатов. Но почти не говорится о том, чего стоило это предприятие коренному населению. «Другой экспедиции столь огромной, столь торжественной, доныне не бывало через всю Сибирь, и дай Бог, чтоб из сострадания к краю бедному впредь никогда не слыхать знаменитости столь разорительной» - писал историк П. Словцов. ^*24 Тундра в те годы превратилась в широкий тракть животные, конфискованные для перевозки грузов (лошади, собаки, олени) погибали, а их владельцы терпели страшный голод. Пленённые экспедицией, охотники и рыболовы не имели возможности заготовить продовольствия на год, до будущего сезона, и обрекали свои семьи на смерть. «Посещение такого множества гостей для жидкого населения Сибири равнялось постою неприятельской армии», - резюмирует академик А. Миддендорф. ^*25 Восстание ительменов в 1731 году было вызвано пребыванием на полуострове команды Беринга, которая для нужд экспедиции конфисковала всех собак в местных селениях, все имевшиеся запасы продовольствия и при этом ещё собирала царский ясак, отнимала одежду и вымогала «подарки» для себя.

«Географический продукт»

Богатство Петербурга приращивалось Сибирью. Европеизировавшееся население Петербурга могло жить безбедно во многом за счёт сибирского ясака. В столице империи постепенно формировался особый слой, приобретавший черты этнической группы, с собственным самоназванием - интеллигенция, - собственным языком, ритуалом, поведением, представлениями, образом жизни. Оторвавшись от материка русской культуры и не пристав к континенту западной цивилизации, интеллигенты очутились в нейтральных, маргинальных водах, и их главным занятием стало объяснение безнадежности ситуации и поиски выхода из неё. Первым, кто задумался о себе, как о судьбе России, был Петр Чаадаев, чьи работы по философии истории, хорошо известны в Японии благодаря трудам професора Тsuguo Тоgawa ^*26 Именно Чаадаев впервые поставил вопрос об особом пути России, структурной незавершённости её культуры, бесформенности русского характера. Чаадаев впервые гениально догадался о главной причине русской национальной драмы, лежащей за пределами природы человека, поскольку речь идёт о природе как таковой. «Есть один факт, который властно господствует над нашим многовековым историческим движением, [...] который является в одно и то же время и существенным элементом нашего политического величия, и истинной причиной нашего умственного бессилия: - это факт географический». Такими словами заканчивается его знаменитое незавершённое эссе «Апология сумасшедшего». ^*27

Чаадаев неоднократно возвращается к поразившей его однажды мысли в других своих работах. «Мы, - говорит он о русских, - лишь географический продукт обширных пространств, куда забросила нас неведомая центробежная сила...». ^*28 Однако сказать так можно было бы о многих народах. Говоря о русских, надо бы добавить, что само гигантское пространство, в котором раскиданы их разобщённые группы, уже в эпоху Чаадаева было чрезвычайно неоднородно даже с точки зрения физической географии. Это ведь не остров Хоккайдо и не замкнутая горами чеченская долина. География русских включила в себя и степь, и горы, и тундру, и тайгу, и жару полупустыни и холод Арктики. Рассеяние русских по расширявшемуся пространству стало их судьбой. ЗИстория России есть история страны, которая колонизуется» - скажет после Чаадаева В. Ключевский, в то время как русские продолжали двигаться по новым неизведанным дорогам в поисках неуловимой судьбы.

Кочевники в городах

А. Герцен, работавший в 1835-1837 годах в Вятке и принимавший участие в статистическом описании губернии, отметил среди характерных черт крестьян их «страсть к переселениям». ^*29 Я спрашиваю себя, не с потомками ли этих крестьян мне довелось встречаться в 1970 году в деревне Старая Вятка, во время этнографической экспедиции по Алтаю? Страсть к подвижной жизни была особенно неуёмной в казачестве, разбойничавшем на землях сибирских народов в первое столетие колонизации. Привычку к переселениям, русские, возможно, унаследовали от тюрко-монголов, с которыми так интимно связана история России «В городах мы похожи на кочевников», ^*30 - горестно сетует Чаадаев, этот европеец по духу, имеющий в своих предках Чагатая, второго сына Чингиз-хана. И я вспоминаю его слова всякий раз, пересекая хаос и помойки сибирских городов и посёлков «городского типа», выглядящих, как затянувшаяся на десятилетия стоянка скотоводов, где разливы сточных вод напоминают, что здесь по нужде ходят «до ветру». Эти зловонные острова «городской культуры» в безбрежном море российской тайги и тундры как бы хотят сказать о том, что их обитатели намерены откочевать отсюда завтра или послезавтра и что наследие ржавого металла, бутылок и прочей пластиковой дряни, которое они оставят за собой - это то же, что кучка костей и ненужные обрывки шкур на недельном стойбище оленеводов, следы которых быстро поглотит природа.

В процессе этногенеза

Интеллигенция перестроечной России должна бы реально представлять себе, какое значение для культуры русских имел бесконечный процесс колонизации, когда группы людей, кочевавшие с места на место, попадали всякий раз в условия ино-культурного и ино-язычного населения. Следует учитывать, что переселение шло в основном, как скажет поэт Максимилиан Волошин, «с юга вдаль на северо-восток». Здесь, на землях коренных народов, русские усиливали архаичный комплекс своей культуры. Во многих случаях они переходили на язык «туземцев», как это было, например, в Якутии, где, по словам А. Миддендорфа, якутский язык для русских играл ту же роль, что французский в Петербурге. Отдельные группы русских включались в состав местных общин, внося таким образом свою долю в процесс «этногенеза». Так группы «затундренных крестьян» Западной Сибири влили свою кровь в общины кочевников Таймыра, став частью долган и превратившись в оленеводов. Мне приходилось встречать в оленеводческих бригадах, кочующих по безлесной тундре, долган с голубейшими глазами, в цвете которых отражается этническая история этого симпатичного народа. ^*31

Но и там, где потомки первопроходцев сохраняли свой язык, они часто перенимали целиком образ жизни окружавших их народов и превращались в особые общества с собственными этнонимами (марковцы, походчане, казачинцы, гижигинцы и т. д.), противопоставляя себя и ближним соседям и весьма дальним русским. Впрочем и язык их имел большие отличия от языка редко заезжавших в эти края русских. Интересно, что члены старых земледельческих общин Сибири считали себя тоже не русскими, а сибиряками. Н. М. Ядринцев отметил поговорку сибиряков, которая появилась к концу 19-го века как реакция на широкую колонизационную волну переселенцевЬ «Русь навалила - совсем задавила».

Культура русских, типологически близкая культуре коренных народов, «узнававшая» саму себя при встрече с ними, позволяла создавать особый характер взаимных отношений, отличный от того, который мы наблюдаем в истории колоний стран Запада. Русские тоже уничтожали «дикарей», но делали это не как «цивилизаторы», целенаправленно искоренявшие, как в Тасмании, местное население во имя высших целей, но как дикие против диких. Казаки и промышленники сами были подлинными дикарями. Придя в Сибирь за ценными мехами и истребив пушного зверя, они часто больше не возвращались в Россию, женились на захваченных женщинах и растворялись в местном населении. От их пребывания на севере Сибири во многих случаях не осталось никаких следов, кроме топонимов. Можно привести в пример посёлок Казачье в Якутии, который носит своё имя в память его основателей - казаков. В 1973 г. я застал здесь последнюю семью Милютиных, глава которой, женщина 62-х лет помнила своё происхождение от казачьих предков и своим физическим обликом напоминала мне русских женщин Архангельской области. Но говорила она по-якутски лучше, чем по-русски, а её дети и внуки уже не отличались от местных жителей. В 1993 мне вновь удалось побывать здесь и увидеть уже четвёртое поколение этой семьи, в котором стёрлась всякая память об основателях посёлка. Можно понять, почему в общей массе русского населения не было таких действительно расовых предрасудков, какие характерны для европейских цивилизаторов. Предрассудки русских не выходили из рамок примитивных представлений о Другом.

Без Христа и закона

Христианские миссии в Сибири никогда не играли той роли, как на территории обеих Америк, и к приходу Советской власти традиционные верования, называемые слишком широко и неточно шаманизмом, продолжали функционировать. Антиклерикальное направление в западной антропологии, которое судит весьма упрощённо о христианизации коренных народов, приветствовало бы такое отсутствие церкви. Но следует заметить, что православие с его «восточным духом» и приверженностью к ритуалу горазда ближе к менталитету автохтонов, чем более жёсткие и сухие формы, скажем, католицизма или презирающие «низменную обрядность» моральные рефлексии протестантизма. Если бы Сибирь имела достаточно таких миссионеров как Иннокентий Вениаминов, «апостол алеутов» на Аляске, это было бы на пользу и туземоному населению и всей России. Но здесь их практически не знали. Вот почему сегодня с исчезновением религии и ритуалов советизма, в условиях полной духовной опустошённости, в Сибири активно действуют различные религиозные миссии, прибывающие и с Запада и с Востока.

Я был свидетелем впечатляющего успеха проповеди молодого пастора Евангелической церкви, которую он произносил под пение якутского Госпел на празднике суверенитета Республики Саха в сентябре 1995 г. на центральной площади в Якутске. Месяцем раньше в устье Колымы один из адептов этой церкви, молодой эвен, говорил мне: «Я понял, что христианство может объединить разные народы, особенно сейчас, когда эвены, чукчи, юкагиры, русские, - каждый - хочет обособиться». «Но почему же вы избрали из всех течений христианской церкви именно эту, а не православную, которая должна быть вам более близка?», - спросил я его. «Нет, она не близка, - ответил он, - я не вижу у нас русских священников». В то время в низовьях Колымы уже второй год жила пара симпатичных миссионеров, поменявших удобства Аляски на куда менее комфортабельную жизнь в Черском.

Сибирь в ещё меньшей степени, чем остальная Россия, знала силу государственного закона, к защите которого могла прибегнуть. Первые русские поселенцы здесь не имели ничего общего с пуританами Маыфлошер, основателями Нового Плимута, заключившими договор о создании на новой родине гражданского общества нового типа. Первые казаки были лишь способны дезорганизовать местную жизнь. Символично поведение одного из них, Ивана Похабова, управителя Балаганского острога в 1657-1659 гг. и известного мучителя бурят, эвенков и местных русских. Когда запуганный священник пытался увещевать его, говоря, что крестьяне и ясачные инородцы «кормят и попа и приказчика» и что хотя бы потому их нужно беречь, Похабов ответилЬ «Батюшко, после де меня - хоть трава не расти, ныне де я был, сыт был, а после меня хотя и не было». ^*32 Вот таким представителям центральной власти, воплощавшим идеологию локальной похабщины, коренные народы и должны были приносить присягу, смысла которой они, конечно, не понимали, а именно: «быть во веки веков и со всеми родственниками рабами царя». Поэтому и сегодня при защите своих прав они не могут опираться, как индейцы США или эскимосы Канады, на какие-либо договорные документы.

Война против традиций

Размышляя над опытом русской истории, Чаадаев горько сетовал, что Пётр И создал пропасть между прошлым и настоящим страны и «бросил туда без разбора все наши традиции». Чаадаев говорил лищь о русских. Но в 20-ом веке большевики повторили исторический опыт и бросили в углублённую ими пропасть традиции всех народов советской империи, теперь уже и традиции коренных народов Сибири. Я вспоминаю, как в 1970 году, в Горном Алтае, в деревне Кулада я просил одну женщину показать сохранившийся у неё полный комплект национальной одежды. Она мне сначала раздражённо ответила: «Что это вы, русские, теперь интересуетесь нашей одеждой? Ведь это вы раньше приказывали её сжигать». Мой ответ, что я был ребёнком, когда это происходило, не был для старой алтайки утешением, и мне пришлось искренне извиняться за культурные преступления старшего поколения. Повсюду потом в Сибири я встречал знаки насилий советской цивилизации. В Туве это были сожжённые до последнего дацаны ламаистов, бубны и костюмы шаманов, а также изменённые причёски мужчин, которым было запрещено носить косыь у юкагиров Якутии - запрет называть себя юкагирами: у эскимосов и чукчей запрет на проведение праздника кита и повсюду коллективизация - ломка традиционных форм социальной организации, хозяйства, образа жизни.

Но со временем я понял, что те же самые насилия обрушились и на культуру русского народа: сожжение икон, разрушения и осквернения христианских храмов, уничтожение традиционного календаря с целью трансформации народных праздников, запрет использовать существенную часть культурного наследия: поэзии, литературы, музыки, живописи, театра. И репрессии, в результате которых сотни тысяч русских оказывались за колючей проволокой в лагерях смерти, возведённых на землях коренных народов Сибири! Это униженное положение «старшего брата» в российской «семье народов» создало совершенно особую ситуацию в проблеме коренных народов, абсолютно непохожую на классическую модель доминированияэ подчинения, какую мы знаем в бывших колониальных странах Запада.

«Просветление»

В советскую эпоху перемещение и смешение разнородных групп населения приняли целенаправленный характер. Индустриальная колонизация Сибири недавних десятилетий, проводившаяся с привычной грубостью и невежеством, одинаково подвергала уничтожению и небольшие поселения коренных народов и русские деревни сибиряков. Но реакция на это насилие была разной. Лишь русские писатели и немногие из представителей «крупных народов» нашли в себе смелость и силу таланта сказать, что они чувствуют при виде нового варварства. В «Прощании с Матёрой» Валентина Распутина мы слышим плач сибиряка по затопленной деревне, которому вторят из близких степей тревожные стенания киргиза Чингиза Айтматова, отлучённого от золотистого иноходца Гульсары, превращённого коллективизацией в колхозную клячу. Это волнующее душу горькое прощание с культурой предков ставит нас перед бездной. ^*33

А что же говорили устами своих писателей коренные народы Сибири, разрушения у которых были тем страшнее, что грозили стереть их, малочисленных, с лица родной земли? Раскроем одну из книг нанайца Петра Киле, опубликованную накануне перестройки. На последних страницах её, как итог авторских размышлений, мы слышим оригинальный диалог нанайского школьника с русской учительницей. Она доброжелательно говорит ему: «Вы юнанайцыщ ближе к природе, чем мы» и слышит в ответ отповедь цивилизованного советского Дерсу Узала, который выучил наизусть учебник по научному коммунизму: «Ведь известно, что первобытные народы воспринимают природу как враждебную силу, и жить в диких условиях это ещё не значит "быть ближе к природе"». А затем он рассказывает учительнице о своей собаке, которая жила некоторое время в русской семье и теперь обрусела, то есть стала лучше, «цивилизованнее», и восторженно продолжает: «Я вижу, вся наша природа, суровая, вечно какая-то тёмная и дикая, тоже как будто обрусела и наполнилась светом». ^*34

Этот диалог погружает нас в совершенно фальшивую ситуацию. Во-первых, потому что обрусение и просветление «тёмной» нанайской или удэгейской природы происходило и происходит, как мы знаем, в результате варварского уничтожения дальневосточной тайги. Может быть не случайно, но, во всяком случае, символично, что после выхода повести Киле хищническими вырубками леса занялась советско-корейская компания по имени «Светлая»! ^*35 Во-вторых, обрусение нанайцев - это тоже не их свободный выбор ни в жизни, ни в литературе. Ясно, что правнук Дерсу может в принципе жить абсолютно иначе, чем его прадед, но ясно и другое, что даже живя в крупном городе с русской женой, потомок гордых охотников и следопытов тайги должен бы думать о прошлом и настоящем иначе и говорить иначе, чем в книге советского нанайца Киле. Член советского Союза писателей просто был обязан подчёркивать, что быть русским престижнее, чем нанайцем. И мы теперь знаем почему.

Почему в России le sauvage n'est pas bon?

Известно, что в США, начиная с 1960-х годов получил распространение лозунг «Red is beautiful» (что лучше всего перевести: «Краснокожий - замечательный человек!») и во всём Западном мире становился популярным образ эскимоса как совершеннейшего представителя человечества (Инуит - настоящие люди). В России в то же самое время рождались первые анекдоты о чукчах, как о наиболее примитивных существах. Напомню, что исторически именно чукчи из всех народов Российской империи сумели остаться независимыми и, следовательно, могли бы стать, подобно индейцам, символами национальной гордости и свободы. Понятно, что если бы белые американцы или датчане чувствовали себя так же скверно, как русские, они никогда не подняли бы на пьедесталы своих стран гордых «детей природы». И если анекдоты о чукчах, на мой взгляд, были рождены, среди прочего, комплексом неполноценности самих русских, ^*36 то возвращение известной западной концепции bon sauvage (доброго дикаря) в наше время было вызвано другими причинами. Среди них можно выделить следующие: 1. признание справедливыми претензий коренных народов открытым гражданским обществом Запада; 2. осознание вины «белым человеком»; 3. интерес к дикой природе и жизни коренных народов в связи с планетарным экологическим кризисом; 4. идеализация «первобытного коммунизма» большой частью антропологов в связи с кризисом современного общества; 5. конец теории «плавильного котла» и появление интереса к проблемам этнической и культурной идентичности.

В России напротив, концепция бон сауваге никогда не была популярна, что объясняется своими причинами: 1. постоянными кросскультурными и кроссэтническими контактами русских и коренных народов (в таких условиях появление кабинетных рефлексий типа Ж.-Ж. Руссо абсолютно исключено); 2. типологической близостью культур коренных народов и русских; 3. последствиями насилий над культурами русских и коренных народов и возникновением у тех и друрих комплекса неполноценности; 4. эмбриональным состоянием гражданского общества в России; 5. отсутствием взаимопонимания и единства у самих коренных народов, отсутствием у них опыта в формулировании требований и последовательном отстаивании своих прав.

Совокупность всех названных причин позволяет понять, какие черты в социальном поведении и психологии русских и коренных народов следует им усилить или, наоборот, ослабить, так чтобы отношения между ними получили характер партнёрства, а не противостояния. Это - длительная и постепенная работа всего общества. Но функции общества в СССР целиком выполняло государство, а сейчас и российское государство находится в стадии становления.

«А мы и доныне всё делаем скачками»

Последние десять лет развития России кажутся совершенно непохожими на всё, что она пережила до сих пор. Но в сущности это не так. Мне кажется, что мы наблюдаем сегодня очередной прыжок страны из прошлого прямо в будущее, минуя настоящее. Когда-то, в начале прошлого века, Frideric-Cesar Laharp, швейцарский республиканец, наставлял своего воспитанника, которым был Александр I: «Следует, чтобы все русские, одинаково и правители и их подчинённые утратили привычку скачков в управлении, которая стала их второй природой, и научились бы познавать и ценить медленный ход событий, неизменная строгость которого предписана всем и ставит само правительство перед счастливой невозможностью действовать легкомысленно». ^*37
Записывая эти своевременные советы царю, поэт Пётр Вяземский заметил: «А мы и доныне всё делаем скачками». Как будто говорил о нашем времени.

Образцом такого предполагаемого (но чисто вербального!) скачка является и последняя по времени программа No.1099 «Экономическое и социальное развитие коренных малочисленных народов Севера до 2000-го года», принятая 13 сентября 1996 г. Правительством Российской Федерации и подписанная Виктором Черномырдиным. Цели и ожидаемые результаты этой очередной программы, расчитанной на 4 (четыре!) года, следующие: обеспечить переход коренных малочисленных народов Севера к устойчивому развитию преимущественно за счёт собственных источников финансированияь создание условий для увеличения доходности традиционных отраслей хозяйствования на основе современных технологий: создание условий для реализации их национально-культурных запросов и сохранения сложившихся традиций. Программа обещает, что в течение четырёх лет «будет создана материальная база для социальной адаптации коренных малочисленных народов в новых условиях с совмещением традиционного образа жизни с современными технологиями» и т. д., т. е. она обещает сделать за четыре года то, что не было сделано за предыдущие десятилетия!

Внимательно изучив этот документ, подготовленный Институтом проблем управления Российской Академии наук, я спрашиваю себя: предположим, что у Правительства России действительно достаточно средств, чтобы финансировать строительство новых и реконструкцию старых посёлков на Севере с несуществующей инфраструктурой, строительство заводов и цехов по переработке мяса, рыбы, ягод и других местных продуктов на 60,000 рабочих мест (!), создание несуществующей сети транспорта и коммуникаций, промежуточных баз на кочевых маршрутах оленеводов, но как построить всё это за четыре года, если правительство не в состоянии доставлять в северные райаны страны во-время, в короткий навигационный срок хотя бы горючее и минимальный ассортимент продуктов и товаров, необходимых жителям для долгой полярной зимы? И как привлечь сюда строителей и специалистов, которых практически не осталось на российских северах и остатки которых ждут невыплаченной больше года зарплаты, чтобы, получив её, бежать куда-нибудь на юго-запад? И как успеть подготовить кадры из местного населения, с тем чтобы они оставались в радных посёлках? Как вывести из глубокой апатии молодых автохтонов, привыкших к патерналистской опеке государства? Вопросов много, но на них в программе нет ответа. А самое главное, что в России не чувствуется необходимой активности ни со стороны самих коренных народов, ни со стороны российского общества. В этом обществе русские, составляющие большинство, выясняют, как мы видели, ставшую вечной проблемуЬ принадлежат они к культурной системе Запада, Востока или представляют собой оригинальный евразийский этнос.

Проблема эта, конечно, интересна сама по себе, но фиксировать на ней всё внимание не стоит. Это отвлекает от неотложных дел. И русским хорошо бы прислушаться к добрым советам психиатра, цитированного выше, - их соотечественника. Один совет, особенно дельный, обращён к «высокоразвитой психики, склонной к анализу и повышенной самооценке». Чтобы выйти из порочного круга идей, врач предлагает включиться в благотворительную деятельность, участвовать в общественных гуманитарных фондах и т. д. Я бы со своей стороны предложил заняться помощью коренным народам Сибири. Дойдя в размышлениях о себе до этнического тупика, русские способны лучше, чем раньше, понять проблемы юкагиров, нивхов, нганасан или чукчей. Конечно русские тоже пострадали от российской истории, но всё-таки, если подумать, это не нанайцы или ительмены сжигали иконы в русских деревнях или взрывали храм Христа Спасителя в Москве. Это не коренные народы Колымы создали ад ГУЛАГа и превратили название прекрасной реки в символ лагерей смерти, подобных Дахау и Освенциму. И это не эвенки, ненцы или эскимосы додумались до коллективизации и атомных взрывов на Новой Земле. Осознание таких простых фактов могло бы помочь установить лучшую основу для сотрудничества русского и коренных народов в многонациональной России.

История с географией и этнография

Так как наш симпозиум проходит в Японии, мои размышления невольно обращаются и к опыту этой страны. История развития России последних четырёх столетий предстаёт как полная противоположность культурному процессу страны восходящего солнца. В эпоху, когда Япония изолируется и питается внутренними соками развиваемой собственной культуры, русская культура распыляется, ослабляет себя и архаизируется в нескончаемой колонизации восточных территорий. Можно сказать, что перманентная колонизация способствовала расчленению, раздроблению единой русской культуры, вела, с одной стороны, к образованию её многочисленных изолятов, а с другой, препятствовала образованию прочных, цементирующих общество общих традиций. География в России взяла верх над историей. Кажется, что в этой стране качество культурной традиции было подменено количеством расширенной территории. «Чтобы заставить себя заметить, нам пришлось растянуться от Берингова пролива до Одера», - сказал Чаадаев. ^*38

И то, что у русского философа было горькой иронией, превратилось у советских мыслителей в символ величия. Вот что пишет сотрудник московского Института этнологии профессор В. Козлов (лауреат Гос. премии СССР, как сам он указывает около своего имени) в заключении своей книги, наполненной пафосом национализма и шовинистической страстносьюЬ «Судьба русского этноса в ХХ столетии поистине трагична. В это столетие русские (великороссы) вступили, будучи вторым по численности (после китайцев) народом мира, расселившимся по территории равной одной шестой части всей обитаемой суши». ^*39 Этнолог, выстраивающий значение народов в зависимости от их численности и значение стран в зависимости от их площади! Что может быть абсурднее для научного знания и здравого смысла в современном мире? А ведь трагедия, по-Козлову, и заключается прежде всего в утрате количественных характеристик «русского этноса», для корректировки которых он призывает русских людей, и прежде всего русскую интеллигенцию, к «активной этнически ориентированной деятельности, как к основному смыслу своего собственного существования (подчёркнуто мной -Б. Ш.)». ^*40 Как же он должен смотреть на остальные 99 этносов бывшей «братской семьи народов», о которых он раньше писал в своих научных исследованиях, и на те, которые и в «добрые старые советские времена» не были вообще включены в официальный список народов СССР как слишком малые величины (ну, хотя бы энцы Западной Сибири и уйльта Сахалина)? Доктору наук по этнографии Козлову, грезится в современной российской ситуации неотвратимое вымирание русских, исчезновение их к концу ХХI столетия с исторической сцены, заполнение Восточной Сибири китайцами, а юга европейской части России ордами тюркоязычных мусульман. Чтобы предотвратить конец русского света, он предлагает даже «передать Японии на длительную аренду о. Сахалин, а С.Ш.А. - Чукотку, если те, разумеется, на это согласятся». «Те» - это, разумеется, у Козлова японцы и американцы, а не какие-то там чукчи или нивхи, судьбой которых вправе распоряжаться по своему усмотрению «титульный этнос». В паническом страхе, этнограф боится как частичной ассимиляции русских в странах Зближнего зарубежьяЧ так и ассимиляции русским этносом всё новых и новых иноязычных групп. Историк советской этнографии может установить анамнез и этиологию этнических фобий В. И. Козлова. Ещё в 1989 г. в начале перестройки, т. е. тогда, когда обстоятельства больше не принуждали к ссылкам на марксистско-ленинские догмы, Козлов беспощадно осуждал «интернационалистский детерминизм» своих коллег и приветствовал ассимиляционистские директивы Ленина (причём его тогда не пугало еврейское происхождение ни Маркса, ни Ленина, чему он уделяет столько внимания в своей последней книге). Тогда он внушал своим коллегам в открытых дискуссиях: «Не знаю, что будет через несколько столетий, но в обозримом будущем "безэтничности" бояться, очевидно, не следует». ^*41 Теперь я лучше понимаю, что и тогда он говорил о русских, поскольку для малочисленных народов он вместе с Лениным определял одну дорогу - в ассимиляционистский лагерь, напутствуя их по-отечески: «Безэтничности бояться не следует, ребята».

Я остановился на последней работе этнографа Козлова, потому что она мне представляется крайне симптоматичной. Ведь это он написал в своё время «основополагающие» труды по этнической демографии СССР, а в условиях открывшейся свободы слова сказал: «От националистов трудно ждать ЖлюбвиЖ к другим народам». ^*42 Итак, всяк волен грезить по-своему. Не нужно только интерпретировать собственные ночные кошмары, как будущее всего человечества и видеть, подобно О. Шпенглеру, на горизонте своих личных неудач закат Европы. Мне исторя и будщее русского народа видится иначе. И я с большей верой в потенциальные силы русского народа смотрю на его будущее. Поэтому сегодня меня беспокоит в первую очередь судьба малочисленных народов Сибири, многие из которых находятся на грани подлинного, а не мнимого исчезновения. Российское общество должно проявить внимание к их трагической судьбе.

Мне кажется, что именно это пренебрежение к малочисленным народам Севера проявилось на недавней конференции в Иркутске «Восток и РоссияЬ взгляд из Сибири» (16-18 мая 1996 г.), где из 121 доклада лишь один был посвящён проблемам автохтонов. ^*43 И я очень рад, что участники нашего симпозиума, благодаря замыслу его организаторов, смотрят на евразийское пространство бывшего СССР совсем иначе и одинаково проявляют естественный человеческий и научный интерес ко всем народам, живущим в нём, независимо от их численности.

Примечания

⁰